Книга «Штурм Берлина» начала создаваться в первые же дни после Великой Победы. Авторы её — солдаты, старшины, сержанты, офицеры и генералы. Они не ставили себе задачи воспроизвести полную картину берлинского сражения. Они писали о том, что каждый из них делал, видел, думал, чувствовал, переживал, штурмуя Берлин. Эти воспоминания, записанные в дни, когда в сердцах воинов еще не остыл жар битвы, дороги как живые свидетельства тех, кто сражался за нашу Родину, как память о погибших героях, как голос победившей армии советского народа, как огромный вклад в дело создания героической летописи Великой Отечественной войны. «Вестник Кипра» планирует выпустить репринтное издание этой уникальной книги к 9 мая 2016 года. А пока предлагаем вниманию наших читателей главы из нее.
Старший сержант П. Сысоев
Высота эта, расположенная в четырех километрах западнее Одера в районе Гросс—Нойендорф, такая крошечная, что у нас на Урале ее и холмиком не назвали бы. Но тут, в низине, она казалась настоящей горой, и немцы дрались за нее с бешеным упорством. В середине марта мы сменили подразделение, которое только что отбило эту высоту у немцев, отступивших на вторую линию траншей.
Склон, на котором окопался наш взвод, был весь изрезан ходами сообщения — новыми, вырытыми нами, и старыми, немецкими, соединявшими траншеи первой линии с траншеями второй линии. Мы начали перекапывать немецкие хода сообщения, но не успели сделать этого, как противник открыл по высоте ураганный огонь из артиллерии и всех видов пехотного оружия, включая фаустпатроны, с которыми мы встретились здесь впервые, и вскоре пошел в контратаку. Была ночь. В свете ракеты, выпущенной соседним подразделением, мы увидели у себя за спиной блеск вражеских касок. Немцы своими ходами сообщения пробрались на высоту, в старую траншею, и из нее спускались уже нашими ходами.
До этого наш взвод понес тяжелые потери под огнем противника. Когда мы заметили подходивших к нам с тыла немцев, в траншее под моей командой было всего трое: Макрушин, Кабацких и Новиков.
Федор Макрушин был мой лучший друг; так же, как и я, он воевал с первого дня войны. После форсирования Одера мы с ним в один день подали заявление в партию, вместе же получили и кандидатские карточки. Он мне очень нравился своей настойчивостью: что скажет, то сделает. О войне он не любил разговаривать. Мы с ним говорили больше о том, что будет после войны. Он очень тосковал по работе, по своему сапожному мастерству. На войне он всему предпочитал гранаты; в своем вещевом мешке, кроме гранат и патронов, никогда ничего не носил. По его примеру у нас многие бойцы выбрасывали из мешков консервы, сахар, чтобы взять побольше гранат. У Макрушина была норма — восемнадцать гранат. Если у него в мешке меньше, он уже начинает беспокоиться.
— Без пищи несколько суток прожить можно, — говорил он, — а без гранат в бою долго ли ты проживешь?
И верно. На высоте гранаты нас только и спасли. Мы забросали ими ход сообщения, по которому бежали забравшиеся к нам в тыл немцы. Четверо немцев были убиты, другие выскочили наверх и в панике кинулись по участку, ими же самими заминированному. Мы подобрали после них четыре ручных пулемета, гранатомет с двумя ящиками гранат и три фаустпатрона.
Тут надо сказать о втором бойце — о Кабацких. Это был самый молодой из нас. Он, как только услышал, что у немцев появились какие—то фаустпатроны, всех стал расспрашивать, что это за оружие, как оно устроено. Сам он колхозник—тракторист из Белоруссии, в армию пришел уже в 1944 году после освобождения его местности. Сначала я думал о нем — бесшабашная голова: в левой руке — фонарь, в правой — граната, на шее — автомат, и один вскакивает через окно в подвал, из которого стреляют немцы, не поинтересовавшись даже, сколько их там. Но оказалось, что этот храбрец удивительно толковый парень. Какое бы трофейное оружие ни попало к нему в руку — покрутит его, разберет, прочистит и, смотришь, стреляет уже из этого оружия.
Третий, Новиков, был старший из нас по возрасту, типичный старый русский солдат, с большими черными усами, по характеру очень тихий человек, но исполнительнее его не найдешь: умрет, но не покинет свой пост.
Трое суток мы удерживали вчетвером свои траншеи. В первую же ночь, чтобы не попасть снова под огонь артиллерии противника, от которого наш взвод сразу же понес большие потери, мы продвинулись вниз по склону в сторону немцев и окопались метрах в сорока от них. Из—за этого мы оказались почти отрезанными от своих. Противник непрерывно вел по высоте такой огонь, что через гребень с той стороны к нам никто не мог пробраться.
Мы отбивались от немцев исключительно гранатами — своими, ручными, трофейными, из гранатомета. Кабацких выпустил из трофейного гранатомета все два ящика гранат, которые немцы бросили во время первой контратаки. Когда боеприпасы были на исходе, мне пришлось сказать, что кто—нибудь должен отправиться за гранатами. Макрушин сказал, что он должен идти, как коммунист. Я уже думал, что не увижу больше своего друга, что посылаю его на верную смерть, но он приполз назад и притащил с собой целый ящик гранат. Одежда его была прострелена в нескольких местах, лямки мешка перебиты пулями, но сам он остался невредим.
Макрушин ползал за гранатами еще один раз, потом нас стали обеспечивать боеприпасами старшина роты старший сержант Костенко и боец Озерский. На четвертый день они принесли нам, кроме гранат, хлеб, консервы, чай. До этого мы все трое суток не имели во рту ни крошки, ни капли воды. В этот же день прислали пополнение — тринадцать молодых бойцов. Они сначала не верили, что мы вчетвером столько времени удерживали эту высоту, но, присмотревшись к нам, поверили.
