Кипр в произведениях Овидия

Овидий – один из важнейших древнеримских поэтов. Он создал много произведений по мотивам греческой и римской мифологии и не мог обойти стороной Кипр – центр почитания Афродиты (или Венеры) и других богов.

Также Кипр упоминается в его произведениях «Любовные элегии» и «Метаморфозы».

Биография

Публий Овидий Назон родился в 43 году до н.э. Он получил образование в Риме, где изучал риторику, чтобы стать юристом. Но посвятил себя поэзии. Путешествовал по Малой Азии, позже учился в Афинах и занимал незначительные чиновничьи должности в Риме.

Его поэзия сделала его очень популярным в аристократических кругах Вечного города. В 8 году н.э., по невыясненной причине, император Октавиан Август сослал Овидия в ссылку в город Томы на западном берегу Черного моря (современный город Констанца в Румынии), где поэт и умер в 17 или 18 году н.э.

С Овидием себя отождествлял Александр Пушкин, который в 1821 году оказался в ссылке в Кишиневе (такому сравнению поспособствовала и относительная географическая близость Констанцы и Кишинева) и написал там стихотворение «К Овидию».

А в первой главе «Евгения Онегина» Пушкин пишет:

Всего, что знал ещё Евгений,
Пересказать мне недосуг;
Но в чем он истинный был гений,
Что знал он тверже всех наук,
Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень, –
Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.

Овидий был одним из самых любимых античных поэтов в Средние века и эпоху Возрождения, он всегда занимал видное место среди великих классических писателей древности.

Кипр в трудах Овидия

Две его работы, «Любовные элегии» и «Метаморфозы», содержат несколько упоминаний о Кипре. В «Любовных элегиях» он пишет о Венере, называя город Пафос ее приютом.

В «Метаморфозах» он упоминает античный город Амафунт, называя его «изобильным металлами». Там, добавляет он, находились святилище Венеры и алтарь Зевса Ксениоса (Гостеприимца), то есть покровителя странников. Жрецы Юпитера, которых поэт называет «керастами», то есть рогатыми, вероятно потому, что они носили во время обрядов бычьи рога, совершали жертвоприношения животных и людей. Это разозлило Венеру, которая не одобряла кровавых жертвоприношений, и за это богиня превратила жрецов в коров.

Возле ворот их стоял Юпитера Гостеприимца
С прошлым печальным алтарь. Как завидит пришелец, что пятна
Крови на камне его, он думает: тут зарезают
Богу телят-сосунков да двухлетних овец амафунтских.
Путник сам жертвой бывал. Оскорбясь несказанным служеньем,
Милые грады свои и змеиные долы Венера
Бросить готова была, – «Но места мне любезные, грады
Чем согрешили мои? Чем они-то, – сказала, – преступны?
Лучше уже покарать изгнаньем безбожное племя,
Смертью иль ссылкою, – нет, чем-нибудь меж изгнаньем и смертью.
Среднее что же найду, как не казнь превращением вида?»
И между тем как она колебалась, во что изменить их,
Взор на рога навела и решила: рога им оставим.
И в косовзорых коров их большие тела обратила.
(Метаморфозы, 10, 224-237)

В Амафунте также жили дочери царя Пропета, которые не почитали Венеру, и за это богиня внушила им заниматься проституцией.

Все же срамных Пропетид смел молвить язык, что Венера
Не божество. И тогда, говорят, из-за гнева богини,
Первыми стали они торговать красотою телесной.
Стыд потеряли они, и уже их чело не краснело:
Камнями стали потом, но не много притом изменились.
(Метаморфозы, 10, 238-242)

Вероятно, эта история – отголосок обычая храмовой проституции, который, как утверждают некоторые древние авторы, был распространен на Кипре. Почитать подробнее можно здесь.

Дальше в той же главе (стихи 243-299) Овидий рассказывает историю Пигмалиона, который жил в Пафосе, подробнее об этом по ссылке. В другом месте поэмы Овидий упоминает, что в районе Тамассоса росло волшебное дерево, с которого Венера сорвала три золотых яблока.

Поприще (то есть поле – прим. ВК.) есть, – Тамазейским (так переводчик называет Тамассос – прим. ВК.) его называют туземцы, –
Кипрской земли наилучший кусок. Старинные люди
Мне посвятили его и решили, как дар благочестья,
К храму придать моему. Посреди его дерево блещет
Золотоглаво, горят шелестящие золотом ветви.
Яблока три золотых я с него сорвала и явилась,
Их же в руке принесла; не зрима никем, им одним лишь,
К юноше я подошла и что с ними делать внушила.
(Метаморфозы, 10, 644-651)

Наконец, в 14-ой книге «Метаморфоз» (стихи 693-761) Овидий пересказывает историю, «известную на Кипре каждому», – о любви простого юноши Ифиса из города Саламин к благородной девушке Анаксарете. Не в силах скрывать свою страсть, он начал проявлять свои чувства различными способами. Но Анаксарета презирала Ифиса и не отвечала взаимностью.

Ифис отчаялся и повесился перед ее дверью. Когда похоронная процессия проходила мимо ее дома, Анаксарета высунулась из окна, чтобы посмотреть, кого хоронят. Когда девушка узнала, что любивший ее юноша покончил с собой, она превратилась в камень от горя. В подтверждение правдивости этой истории Овидий ссылается на существование статуи девушки в кипрском Саламине вплоть до его дней.

Анаксарету узрел, старинною тевкровой кровью
Знатную, Ифис, – а сам человек он был низкого рода.
Только ее он узрел – и весь загорелся любовью.
Долго боролся с собой, но когда увидал, что безумья
Разумом не победить, пришел, умоляя, к порогу.
Жалкое чувство свое он поведал кормилице: молит
Не отвергать его просьб, призывает питомицы имя.
К каждому он из рабов приближался со льстивою речью,
Голосом всех он просил, в тревоге, помочь доброхотно.
Часто свои поручал он признания нежным дощечкам,
Сам же в то время венки, орошенные влагою слезной,
Вешал на двери ее: простирал он на твердом пороге
Нежное тело свое и замок проклинал злополучный.
Анаксарета ж – глуха, как прибой при поднявшемся Австре,
Жестче железа она, что огонь закалил норикийский,
Тверже, чем камень живой, покуда он с корня не сорван.
Все отвергает его и смеется – к жестоким поступкам
Гордые злобно слова добавляет; надеяться даже
Не позволяет ему; и не вытерпел длительной муки
Ифис и, став у дверей, произносит последнее слово:
«Ты победила меня! Отныне уже я не буду
Больше тебе докучать. Триумф свой радостный празднуй!
Ныне “пеан!” восклицай, увенчайся блистательным лавром!
Ты победила! – умру; веселись, о железное сердце!
<…>
Если ж, о Вышние, вы на людские взираете судьбы,
То вспомяните меня: просить уж язык мой не в силах
Большего. Сделайте так, чтобы долго меня вспоминали:
Жизнь мою славы лишив, вековечную дайте мне славу!»
Молвил; а сам к косякам, украшавшимся часто венками,
Влажные очи свои, подымая и бледные руки,
К притолоке он узлом тесьму привязал и, промолвив:
«По сердцу ль этот венок жестокой тебе и безбожной?» –
Голову вставил в тесьму, к любимой лицом обращенный;
И, опустившись, в петле злосчастная тяжесть повисла, –
И ударяема ног движением трепетным, словно
Стоном ответила дверь и, открывшись, ужасное дело
Свету явила. Рабы закричали. Подняв, его тело
К матери в дом отнесли, – отец к тому времени умер.
Та, прижимая к груди, обнимая холодные члены
Сына, сказала все то, что несчастным родителям впору,
Все совершила она, матерям что впору несчастным, –
Вот через город ведет плачевное шествие скорби,
Желтое тело к костру провожая на смертных носилках.
Дом находился как раз на пути прохожденья унылой
Этой процессии; звук ударов по груди до слуха
Анаксареты достиг, – бог Мститель ее беспокоил.
Молвит, однако: «Взгляну на печальный обряд!» – и в волненье
Всходит на вышку дворца, где открыты широкие окна.
Но увидала едва на носилках лежащее тело,
Окоченели глаза, побледнело лицо и из тела
Будто вся кровь отлилась. Попыталась обратно ногами
Переступить, – не могла. Головой повернуться хотела –
Тоже не в силах; уже занимает помалу все тело
Камень, что ранее был в бесчувственном сердце. Не думай,
Это не вымысел, нет: сохраняется статуя девы
На Саламине поднесь.